Чарльз Буковски
Касс была младшей и самой красивой из пяти сестер. Касс была самой красивой девушкой в городе. Наполовину индианка, с изумительным, по-змеиному гибким, горячим телом и глазами ему под стать. Касс была непостоянным живым огнем. Её дух просто рвался вон из тела. Её волосы были черными, длинными, шелковистыми и вились с прихотливой грацией. А двигалась она ещё грациознее. Она или буйно веселилась, или грустно хмурилась. Середины для Касс не существовало. Некоторые говорили, что она сумасшедшая. Идиоты так говорили. Идиоты не понимали Касс. Мужчины просто хотели её и им было наплевать сумасшедшая она или нет. А Касс танцевала, флиртовала, целовалась с ними, но дальше этого не шла и кроме одного или двух раз всегда умудрялась ускользнуть от мужчин.
Её сестры обвиняли её, что она злоупотребляет своей красотой, что она дура набитая, но Касс была умна и с характером. Она писала красками, танцевала, пела, лепила фигурки из глины, а когда люди болели, душой или телом, Касс горевала вместе с ними. Просто ум её был не таким как у всех. Она просто была непрактичной. Сестры завидовали ей — их мужчины вечно увивались за Касс — и они бесились, потому что ей самой было на это наплевать. Ей нравилось быть ласковой с уродами, а от красавцев-мужчин её воротило.
— Кишка тонка, — говорила она. — Никакого размаха. Они выезжают на своих изящных мочках и тонких ноздрях... Снаружи хорошо, а внутри пусто.
Её нрав был близок к безумию.
Её нрав многие называли безумием.
Её отец спился и умер, а мать сбежала, бросив детей на произвол судьбы. Сперва девочки очутились у какого-то родственника, а тот отправил их в монастырь. Монастырь был паршивым местом, особенно для Касс. Девчонки ей завидовали и ей часто приходилось драться. После двух таких драк её левая рука вся покрылась шрамами от бритвы. На левой щеке у неё тоже был постоянный шрам, но он не портил, а наоборот, подчеркивал её красоту.
Я познакомился с ней в баре «Уэст Энд» через несколько дней после её выхода из монастыря. Она была младшей из сестер и её выпустили последней.
Она вошла и спокойно уселась рядом со мной. Я был, пожалуй, самым уродливым мужчиной в городе, но с ней мне это было на руку.
— Выпьем? — спросил я.
Ещё бы.
С Касс было интересно, хотя ни о чем особенном мы в тот вечер не говорили. Она сама выбрала меня. Ей нравилось пить и выпила она довольно много. Назвать её совершеннолетней было трудно, но ей всё равно подавали. Может у неё был поддельный паспорт, не знаю. Каждый раз, когда вернувшись из туалета она усаживалась рядом со мной, я чувствовал какую-то гордость. Она была не только самой красивой женщиной в городе, но и самой красивой, какую я когда-либо видел. Я обнял её за талию и поцеловал.
— Ты думаешь, я красивая? — спросила она.
— Конечно. Но тут другое... тут не только твоя внешность...
— Люди вечно орут, что я слишком красива. Ты действительно думаешь, я красивая?
— «Красивая» — не то слово. Оно лишь слегка отдает тебе должное.
Касс пошарила в своей сумке. Я думал, она ищет платок, но она вытащила оттуда длинную шляпную булавку. Я не успел и глазом моргнуть, как она проткнула этой булавкой свой нос, по горизонтали, чуть повыше ноздрей. Меня чуть не стошнило, а потом стало страшно. Она посмотрела на меня и захохотала.
— Ну как, я всё ещё красивая? Ну, мужик, что ты теперь думаешь?
Я вытащил булавку из её носа и придержал кровь платком. Несколько человек, включая бармена, наблюдали за этой сценой. Потом бармен подошел к нам.
— Смотри у меня, — сказал он Касс, — ещё раз забуянишь — мигом вылетишь отсюда. Мне здесь твоя самодеятельность не нужна.
— Ой, мужик, пошел ты на...! — бросила она.
— Присматривай за ней, — сказал мне бармен.
— Все будет в порядке, — ответил я.
— Это мой нос, — сказала Касс, — что хочу, то с ним и делаю.
— Нет, — сказал я, — мне это больно.
— Ты хочешь сказать, тебе больно, когда я протыкаю булавкой свой нос?
— Совершенно верно.
— Ладно, я больше не буду. Выше голову, не раскисай!
Она усмехнулась и не отрывая от носа платок, поцеловала меня. Наконец бар закрылся и мы пошли ко мне. У меня было пиво, мы сидели и разговаривали. В тот вечер я понял, какая она добрая и ласковая. Она раскрывалась совершенно непосредственно, но время от времени начинала дичиться и внезапно умолкала. Шизофреничка. Красивая шизофреничка. Что-то или кто-то рано или поздно её окончательно скосит. Надеюсь, это буду не я. Мы легли в постель и когда я выключил свет, Касс спросила:
— Когда ты хочешь? Сейчас или утром?
— Утром, — сказал я и повернулся на другой бок.
Утром я встал, сварил кофе и принес ей в постель. Она засмеялась:
— Ты — первый, кто отказался от этого ночью.
— Да ладно. Можно вообще этого не делать.
— Нет, погоди, теперь я хочу. Дай-ка я быстренько освежусь.
Касс зашла в ванную и вскоре вышла оттуда. Она выглядела изумительно, её длинные темные волосы блестели, глаза и губы блестели, она вся блестела... Она показывала свое тело спокойно, как хорошую вещь. Потом забралась под простыню. «Ну давай, герой-любовник». Я обнял её. Она целовала с отрешением, но не спеша. Я ласкал её тело, её волосы. Я вошел в неё. Она была горячей и плотной. Я стал медленно подниматься и опускаться, стараясь растянуть удовольствие. Её глаза смотрели прямо в мои.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Какая, к черту, разница? — спросила она.
Я засмеялся. Потом она оделась и я отвез её обратно к бару, но её было трудно забыть. Я не работал и проспал до двух часов дня, потом встал и прочёл газету. Я принимал ванну, когда она вошла с большим листом слоновьего уха.
— Я знала, что ты будешь в ванне, — сказала она, — поэтому, дитя природы, я принесла тебе кое-что, чем эту штучку можно прикрыть.
Она швырнула слоновье ухо в ванну, прямо на меня.
— Откуда ты знала, что я буду в ванне?
— Знала и всё.
Почти каждый день Касс появлялась, когда я был в ванне. Она редко ошибалась, хотя я не придерживался строгого расписания. И она всегда приносила слоновье ухо. А потом мы занимались любовью. Пару раз она звонила мне ночью и я ехал — забирал её из тюрьмы под залог. Её задерживали за пьянство и драки.
— Сукины дети, — говорила она, — угостят тебя рюмкой и думают, что имеют право лезть к тебе в штаны.
— Это ты лезешь на неприятности, когда угощаешься за их счет.
— Я думала они интересуются мной, а не только моим телом.
— Я интересуюсь и тобой, и твоим телом. Но не верю я, что большинство мужиков видит в тебе что-нибудь, кроме твоего тела.
Я уехал из города на шесть месяцев, бродяжничал, потом вернулся. Я так и не забыл Касс, но мы из-за чего-то поспорили, да и я чувствовал, что мне пора отчаливать, а вернувшись, я думал, её уже нет в городе.
Я сидел в баре «Уэст Энд» около получаса и вдруг она вошла и уселась рядом со мной.
— Ну, мерзавец, вижу ты вернулся.
Я заказал ей рюмочку. Потом посмотрел на неё. На ней было платье с высоким воротничком. Такого я на ней ни разу не видел. А на лице её под каждым глазом красовались по две булавки со стеклянными головками. Только эти головки и были видны, а сами булавки были воткнуты в её лицо.
— Черт бы тебя побрал, всё уродуешь себя, да?
— Нет, дурак, это сейчас модно. Ты чокнутая. Я по тебе скучала, — сказала она.
— А ещё кто-нибудь у тебя есть?
— Нет, никого нет. Только ты. Но иногда я подрабатываю. По десять баксов беру. Но для тебя бесплатно.
— Вытащи эти булавки.
— Нет, это модно.
— Меня от этого мутит.
— Ты серьезно?
— Да, черт возьми, серьезно.
Касс медленно вытащила булавки и положила их в сумку.
— Почему ты унижаешь свою красоту? — спросил я, — почему ты не можешь просто жить с ней?
— Потому что люди думают, это всё, что у меня есть. Красота — ерунда, красота пройдет. Ты не знаешь, как тебе повезло родиться уродом. Ты нравишься людям не только за красивые глазки.
— Ладно, — сказал я, — мне повезло.
— Не пойми меня неправильно, ты не урод. Люди просто думают, что ты урод. У тебя очаровательное лицо.
— Спасибо.
Мы выпили ещё по одной.
— Ну а ты что поделываешь? — спросила она.
— Ничего. Ни к чему не могу прилепиться. Неохота.
— Мне тоже. Будь ты женщиной — ты бы смог подрабатывать.
— Такие тесные контакты с незнакомыми людьми — не по мне. Надоест.
— Ты прав. Надоест, рано или поздно всё надоест.
Ушли мы вместе. На улицах люди по-прежнему пялились на Касс. Она всё ещё была красивой женщиной, пожалуй, стала ещё красивей, чем прежде. Мы пришли ко мне домой, я открыл бутылку вина и мы разговорились. Нам с Касс всегда было легко говорить друг с другом. Сперва она говорила, а я слушал, потом я говорил. Наш разговор тихо шел своим ходом. Нам казалось, мы вместе разгадываем тайны. Когда мы раскрывали очень интересную, Касс смеялась своим особенным смехом, только она одна так могла, будто огню радовалась. Разговаривая, мы придвинулись друг к другу и поцеловались. Вскоре мы вовсю разошлись и решили лечь в постель. И когда Касс сняла свое платье с высоким воротничком, я увидел его — уродливый, неровный шрам на её горле. Длинный и широкий.
— Черт бы тебя побрал, дурочка, — сказая я, ложась в постель, — черт бы тебя побрал, что ты наделала?
— Это я один раз ночью хотела... осколком бутылки. Я тебе больше не нравлюсь? Я всё ещё красивая?
Я притянул её на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась.
— Иногда мужики дают мне десятку вперед, а потом я раздеваюсь и у них вся охота пропадает. А десятка остается мне. Умора.
— Да, — сказал я, — я сейчас умру со смеху... Касс, дурочка, я люблю тебя, Кончай портить себя. Кому же жить, если не тебе?
Мы снова поцеловались. Касс тихо плакала. Я чувствовал её слезы, а её длинные черные волосы раскинулись на кровати, как флаг смерти. Мы обнялись и занялись любовью — медленной, угрюмой, чудесной.
А утром Касс вздумала приготовить завтрак. Она выглядела спокойной и счастливой. Она пела. Я лежал в постели и тихо радовался её счастью. Наконец она подошла и потрясла меня. «Вставай, мерзавец. Побрызгай на рожу холодной водичкой и давай пировать!»
В тот день я отвез её на пляж. Был будний день, погода ещё не была по-настоящему летней, и поэтому всё было великолепно заброшенным. Пляжные бомжи в лохмотьях спали на газонах чуть повыше песочного берега. Другие сидели на каменных скамейках и киряли, передавая друг другу бутылку. Шумные безмозглые чайки кружились вокруг. Старухи, разменявшие седьмой или восьмой десяток, сидели на скамейках и обсуждали продажу недвижимости, которая осталась после их мужей, давно убитых скоростью и глупостью выживания. Со всем этим в воздухе было мирно и мы гуляли и валялись на газонах и много не разговаривали. Нам было просто хорошо вместе. Я купил пару бутербродов, чипсы и напитки, и мы сели на песок, и поели. Потом я обнял Касс, мы заснули и проспали около часа. И это было лучше чем секс. Мы спокойно плыли по течению. Проснувшись, мы снова поехали ко мне и я приготовил обед.
После обеда я попросил Касс жить со мной. Она посмотрела на меня, выдержала длинную паузу, а потом медленно сказала:
— Нет.
Я отвез её в бар, угостил рюмкой и вышел.
На другой день я устроился паковщиком на фабрику и всю следующую неделю работал. Я сильно уставал и никуда не выходил, но в пятницу вечером все-таки зашел в бар «Уэст Энд».
Я сидел и ждал Касс. Время шло. Когда я как следует набрался, бармен сказал мне:
— Грустная история с твоей подружкой.
— А что такое? — спросил я.
— Ты что, не знаешь?
— Нет.
— Самоубийство. Ее вчера хоронили.
— Хоронили? — переспросил я.
Казалось она вот-вот войдет. Как же её может не быть?
— Сестры её похоронили.
— Значит, самоубийство? А как? Не расскажешь?
— Горло себе перерезала.
— Ясно. Налей мне ещё одну.
Я пил, пока бар не закрылся. Касс была самой красивой из пяти сестер, самой красивой в городе.
Я кое-как доехал до дома и всё продолжал думать. Я должен был настоять, чтобы она осталась со мной, а не просто принять это «нет». Ей явно было не всё равно. Видно я предложил ей это слишком бесцеремонно, лениво, слишком равнодушно. Я заслуживал своей и её смерти. Я был собакой. Хотя, зачем винить собак?
Я встал, нашёл бутылку вина и сильно выпил. Касс — самая красивая девушка в городе — умерла. Ей было двадцать.
На улице загудела чья-то машина. Громко и требовательно. Я поставил бутылку и заорал: ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОДРАЛ, СУКИН СЫН, ЗАТКНИСЬ!
Ночь вступала в свои права и я ничего не мог сделать.
Перевод: Гаянэ Багдасарян
