Пианист Игорь Четуев — о машине времени Альфреда Шнитке, взаимоотношениях исполнителя и музыки, музыкальных критиках, будущих выступлениях и почти записанных дисках.
Жизнь каждого музыканта начинается примерно одинаково: музыкальная школа, конкурсы, дальше обучение в высшей школе, — и это очевидная какая-то программа. Потом наступает момент неопределённости, потому что общие ступени пройдены, и куда дальше — непонятно. Был ли у вас такой момент?
Конечно, был — и не однажды. Но один раз было так серьёзно, что я хотел даже бросить музыку: в 2003 году, когда у меня не было ни одного концерта и перспектив получить их тоже не было. Потому что это серьёзный и страшный рынок, совершенно не нуждающийся в твоих хороших качествах как музыканта, а нуждающийся только в модельной внешности, каких-то качествах фокусника, я бы даже сказал. Конечно, было тяжело, но я как-то справился, наверное, просто понял, что нужно не переставать, не уставать действовать — и тогда всё равно что-то завертится в правильном направлении, какие-то винтики. То есть (смеётся) не терять надежды.
С репертуаром происходит такая же штука. До определённого возраста музыканты работают с «навязанным» репертуаром: педагогами, программой, конкурсами. Когда уже можно выбирать самому? Как рано это позволяет музыканту сделать его педагог, и что выбрали вы, когда представилась такая возможность?
Я думаю, что нужно позволять выбирать. Очень хорошо бы, чтобы ребёнок — и даже уже не ребёнок, а, к примеру, студент двадцатилетний — играл как можно больше: давать ему играть всё, что он хочет, нужно обязательно это поощрять, чтобы он как можно больше учил. Потому что, как выясняется, теперь это одно из самых важных качеств исполнителя для того, чтобы получать хорошие концерты. То есть смотрят на то, насколько ты мобилен, насколько ты в любой момент можешь сыграть всё что угодно. Это совершенный бред, я считаю, но это сейчас так, и ничего нельзя поменять.
Я бы, наоборот, хотел, чтобы человек выходил, довольно много проведя с произведением, тогда это интересный концерт. Вы знаете, как Григорий Соколов, он играет две программы максимально в год. Но он себе может позволить, потому что он известный. С другой стороны, когда человек сам выбирает себе репертуар и играет со страстью, с самоотрешённостью, то это всё равно будет услышано, и его будут приглашать. Просто сейчас от противного идут: молодые музыканты готовы играть всё что угодно, неважно как, но в любых количествах. Это, видимо, самый простой путь к успеху, но он навязан, конечно, организаторами, этими людьми, которые наши судьбы вершат.
Если говорить о вас, какую музыку вы выбрали для себя, когда появилась такая возможность?
Шнитке сонаты записал, вот точно помню. Ну, конечно, и до этого были такие моменты. Почему Шнитке? Что-то такое чувствую в этой музыке, своё, особенное. Там много в этой музыке очень. Во-первых, разные времена: знаете, когда в одной точке вдруг ты видишь разные времена, — машина времени своего рода. В одном произведении много разных стилизаций, и это всё настолько естественно, настолько свободно и очень актуально сейчас, когда непонятно, куда музыка будет развиваться и как ей теперь развиваться, я имею в виду работу композиторов. Как им теперь сочинять, никто ведь не понимает, ведь все замечательные наши дорогие Штокхаузены и Веберны всё разрушили, и теперь совершенно непонятно, что такое музыка, теперь невозможно ответить на этот вопрос. Мне кажется, что Шнитке всё-таки не разрушал своими всеми страшнейшими какофониями, страшнейшими дьяволами, он, наоборот, пытался на основе музыки из разных времён — потому что в его симфониях и джаз есть, и гитара джазовая, старинная музыка и какие-то григорианские хоралы, — он пытался как-то в этой общности времён, людей и историй найти что-то новое. Но это я могу сейчас уже осознавать, до этого, конечно, какие-то психологические пласты меня привлекали просто интуитивно, я думаю.
«Звук — это продолжение души и человеческих качеств. Я всегда говорю: если ты до 30-ти скрываешь за темпераментом, за молодостью, за бравурностью, за лёгкостью своей, то после 30-ти твой характер, твоя натура будут выходить наружу — и выходить как раз через звук». Так говорил Владимир Крайнев (выдающийся пианист, педагог Игоря Четуева — ред.) в интервью во время последнего приезда в Харьков в 2010 году. Вы чувствуете, что, когда вы играете, вы открываете людям, которые умеют слышать, немножко больше, чем вы хотели бы рассказать о себе?
Очень рад, если это как раз через музыку получается, потому что всё равно это настолько абстрактно, что никто не догадается, о чём я думаю (смеётся). На самом деле, это удивительно, что так мало людей могут слышать. Большинство сразу не готово слышать, они просто не понимают, что я там делаю на сцене. И очень радостно всегда видеть тех, кто был вдруг тронут за те струны, которые, оказывается, в них есть, понимаете. А про звук, я думаю, что он, конечно, является основным инструментом, но не самым главным.
А самым главным?
Не могу объяснить, пока ещё не нашёл этому объяснение. Волны, наверное, какие-то. Это из области научной фантастики, но я думаю, что есть что-то ещё, кроме звука.
Вы как-то цитировали Татьяну Гринденко, её слова о том, что артист у музыки очень многое отбирает, концентрирует внимание на себе. Как мне показалось, сочувственно цитировали, как будто эта мысль вам не чужая. Вы тоже так считаете?
Конечно. Посмотрите, — я не хотел бы критиковать ребёнка, — но был на последнем Конкурсе Крайнева конкурсант из Китая — это же абсолютная попытка копировать Ланг Ланга. Это очень опасная вещь. Это такие цирковые трюки, которые только для цирка, они не созданы для того, чтобы происходить в Берлинской филармонии, в Санкт-Петербургской филармонии, в каком-нибудь ещё таком святом зале. Теперь это, к сожалению, становится нормой. Знаете, если Ланг Ланг выпустил диск и его сразу купили в его школах в Китае что-то около 500 тысяч человек, и они все, естественно, понимая, насколько он успешен, хотят играть как он.
В жюри Конкурса Крайнева (март 2012 года).
Мне кажется, преувеличивать значение исполнителя — это очень опасно. Исполнитель — это какое-то одно звено в очень большой группе, и субординация должна в ней чётко соблюдаться. Безусловно, талантливый исполнитель, который может привнести что-то такое, что вдохновит большое количество людей, — это очень хорошо, но всё же он — одно из более-менее второстепенных звеньев.
После вашего мартовского концерта во Франции там вышла статья под заголовком «Igor Tchetuev un prince du piano» («Игорь Четуев — принц рояля» — ред).
(Смеётся) Как это вы нашли.
Вы вообще читаете то, что о вас пишут, и если да, то с какой целью?
Конечно, читаю, и всегда очень хочется такую критику, которая могла бы мне помочь. Вот этот, кстати, музыковед мне очень понравился, потому что он и критикует заодно. Да, там есть и очень лестные слова, и хорошие слова, но есть и критика. Просто он, по-моему, старается это делать мне на пользу. А когда критика просто для того, чтобы… Люди иногда даже не слушают концерт и пишут. Когда читаешь такую субъективную фигню, становится неприятно. Ну зачем? Всё-таки музыкальные критики тоже должны быть образованны, это наша общая работа, мне кажется. Мы все почему-то пытаемся донести своё мнение, а то, что мы делаем общее дело, понимают только некоторые.
Эта же французская статья заканчивалась выводом о том, что вы присоединились к элите своего поколения. Кого вы относите к своему поколению музыкантов?
Это не всегда те люди, которым 32 года сегодня, как мне, — есть десятилетний разрыв, как в одну, так и в другую сторону. Конечно, Валера Соколов, конечно, Лёша Огринчук. Есть такой ряд людей, с которыми ты находишься в одном измерении. На самом деле, их не так много. Для меня это обязательно не только хорошие музыканты, это должны быть ещё и хорошие люди, если это близкие мне люди.
Игорь Четуев и Валерий Соколов на фестивале «Музыкальные вечера» (Харьков, сентябрь 2011 года).
У вас впереди два выступления с Валерием Гергиевым в Санкт-Петербурге: в апреле на фортепианном фестивале в Мариинском театре и в июне на 20-м музыкальном фестивале «Белые ночи».
Он мультичеловек, конечно, сверхчеловек. Это такой разносторонний гигант, во все стороны идущий, во все стороны смотрящий. Удивительно. И, конечно, большое счастье иметь возможность с ним общаться. Я с ним играл в 2005 году, вот сейчас, через 7 лет, я имею счастье сыграть с ним ещё раз. Но всё это время я с ним общался, он приходил на мои концерты в Питере — всё время был какой-то контакт. Я смотрю и удивляюсь энергии этого человека, совершенно неуёмной, всегда направленной на поиск чего-то такого настоящего, большого. Удивительный человек.
Он выбрал сейчас два концерта, которые мне очень близки, — Владимир Всеволодович (Владимир Крайнев, пианист, педагог Игоря Четуева — ред.) в своей книге написал, что это такие коньки, которые я у него отобрал (улыбается), — третий Прокофьева и концерт Скрябина. До этого ещё будет Япония и Москва, у меня ещё много всего.
А что именно будет в Японии?
«Сумасшедшие дни». Есть такой Рене Мартен, который организовывает 400 концертов или больше за четыре-пять, за семь, может быть, дней, и вот я там всего лишь каких-то семь из них сыграю (смеётся).
В Харькове вы будете играть в следующий раз уже только в сентябре на фестивале «Музыкальные вечера»?
Да, с огромным удовольствием.
А вам не приходила в голову идея сделать фестиваль в Крыму?
С удовольствием, я просто не знаю, с какой стороны начать. Понимаете, это всё настолько героические усилия. Я знаю, что такое что-то организовать на Украине, я всё время видел Владимира Всеволодовича (Крайнева — ред.), который делал фестиваль в Киеве, и я удивлялся, как это происходит. Но Владимир Всеволодович всё-таки приглашал своих друзей, друзей совсем давних, которые, я думаю, могли бы приехать и, грубо говоря, за свои деньги, поиграть в Киеве. Я просто не смогу себе позволить приглашать людей на энтузиазме приехать вдруг в Крым, искупаться в Чёрном море — и вдруг сыграть какой-то концерт. Нужны деньги на билеты, на гостиницу, на нормальные человеческие европейские гонорары. Но я не могу себе представить, с какой стороны и у кого надо их просить. И опять же начнётся — нет рояля. В Крыму есть один только «Стенвей», которому, по-моему, лет 60, в Ялте стоит. То есть такой поток проблем.
И ещё немного о вашей работе. Готовите сейчас новый диск?
Всё никак не допишу Бетховена, и ещё одна есть интересная работа — скрипичные сонаты Метнера. Это удивительная музыка, которая очень мало исполняется, к сожалению. Во-первых, потому что она очень сложная, но и потому, что Метнер как-то всегда в тени Рахманинова терялся. Кстати, Боре Березовскому большое спасибо за то, что он практически каждый год делает фестиваль Метнера в Москве, ну, в общем, есть какие-то люди, которые занимаются его творчеством. Конечно, для меня большое счастье было записать; сначала две сонаты мы записали с английской скрипачкой Хлоей Ханслип, я надеюсь, что мы допишем ещё третью, ещё какие-то мелкие пьесы. Вот это интересно. Это ещё не вышло, это ещё будет.
