«сНЕЖНОЕ шоу» в Харькове. Снежное, нежное, печальное, грустное действо, вызывающее бурю эмоций. За короткое время вся жизнь переживается заново: удивление, слёзы, смех, грусть, жалость… К концу представления взрослые люди превращаются в удивлённых миром детей… Перед первым харьковским концертом Слава Полунин — об искусстве, о взрослых и детях, славянской душе, мире и хаосе.
Вы говорили, что трудно гастролировать по Украине и России. В чём именно трудность?
«Трудность — в пока ещё доисторическом уровне любого театра, любой гастрольной системы. Если мне нужно 25 штанкетов на сцене, а опускаются только три из-за лени людей, которые должны это делать… Потому что система не готова это делать. Это я для примера привёл, таких вещей на каждом шагу много… Я знал, куда еду. Я поехал к друзьям, у меня здесь много друзей. И вообще я стараюсь каждый год ездить в Одессу. А в Харькове я раза три, наверное, был… Я соскучился просто… Мне охота по-русски поговорить. С публикой встретиться, с которой любил раньше встречаться…»
А в Москве уже выше уровень?
«Наверное, только в Москве. Единственный город в России, из-за того что там достаточно много денег. Единственный город в России, где уже начинаются сдвиги. Где уже техническая часть по организации гастролей достаточно приличная. Очень хорошего европейского класса — и то не везде».
А вообще у вас высокие к техническим характеристикам требования?
«Высокие. Потому что перед спектаклем мы монтируемся двое суток. Там прожекторов 200, и таких прожекторов, которых на Украине не смогли найти, и так далее. Мы работаем на мировых площадках: оперы, театры, Ла Скала и Венский театр. Едем на Бродвей, ставимся там и так далее… То есть нужна достаточно мощная, хорошая техническая система, и когда её не хватает, спектакль очень много теряет. Но мы к этому готовы, к тому, что полностью не получается. Всё-таки достаточно сложно, приходится часть вещей, которые хотели показать, терять».
Это значит, что харьковчане чего-то не увидят? Из того, что могли вы показать.
«Даже москвичи, у которых больше техническая база, и то не всегда могут увидеть, потому что я много современных эффектов включаю. Которые совершенно нигде не существуют. Это единственный экземпляр. Но я думаю, что человек, который пришёл на спектакль, не сможет сказать, что ему чего-то не дали. Судя по реакции одесситов, зрителей Днепропетровска и Киева, я очень доволен. В Одессе люди вообще час стояли после спектакля и хлопали. Просто огромное удовольствие».
А правда, что каждый спектакль отличается от другого?
«Ну, мы стараемся, чтобы и самим было интересно, не только публике. Чтобы было интересно всё время, хочется найти новенькое, что-нибудь изменить».
Вы постоянно меняете команду, кого приглашаете из друзей?
«Ну, есть чуть-чуть такое. Но в принципе у меня больше сотни учеников, может быть, и больше. Очень хороших, хорошего класса артистов, которые работают по всему миру. Поэтому, когда еду в следующие гастроли, просто обзваниваю и спрашиваю, кто сейчас свободен. И та группа собирается здесь, но это настоящая, как называется, золотая команда. Потому что лучшие клоуны, например, Канады, лучшие клоуны Италии и так далее. У меня замечательные просто друзья, которые в этом жанре работают, и я всегда приглашаю их в такие гастроли. И в то же время я обязательно беру новых талантливых ребят.
…С людьми большая проблема — люди ещё не научились работать, они ленивы. В Китай приезжаю, сажусь на первый ряд, ноги на сцену, и только подумал, что надо сделать, а уже всё сделано. А здесь ты три дня будешь ходить упрашивать, чтоб кто-то сделал то, что должен делать по своим рабочим обязанностям. Наверное, что-то есть в характере славян, не очень активном, может быть. Я тоже славянин, но почему-то работаю по 20 часов в сутки, а кто-то не работает и двух часов, почему, не знаю, хотя платят ему за десять».
Рублём наказывать не пытались?
«Да ну, я не думаю, что это можно исправить. Исправить можно одним — чтобы рядом вкалывали хорошо. Если рядом появляется все больше людей работящих, те, кто не умеют работать, те постепенно теряют работу и так далее. И не надо им ничего доказывать, и не надо им ничего объяснять. Нужно просто рядом строить здание, делать шоу и так далее. Чтобы они увидели, что рядом люди зарабатывают, что люди счастливы. Только таким путём можно научить».
Вы возите с собой фуры с техническим оборудованием?
«Конечно. Огромное количество, весь звук, весь свет мы возим с собой. Но нам даже подвесить не дают».
Читая отзывы о вас, кто-то говорит, что вы очень мягкий и приятный человек, кто-то говорит — злой и жёсткий…
«Неужели такое есть? Как- то не замечал никогда. Не могу сказать, я не замечал. Жёсткий в тех случаях, когда это необходимо… Вот люди пришли на спектакль, и если, например, условно задерживаю на полчаса… Нужна жёсткость, чтобы сделать красиво, чтобы хорошей была атмосфера. И не всегда возможно добиться этого другими способами. Злость? Этого я не замечаю за собой никогда.
…Стараюсь не ругаться. А зачем ругаться? Как будет, так будет. Будет вот здесь два фонаря, значит, будет два фонаря. Я попробую своим мастерством заменить два фонаря… своей атмосферой, своей радостью. Можно спокойно.
Я как-то поехал в Чехию, работал в театре. Гастроли закончились, и у меня осталось ещё два дня свободных. Я говорю: вот там есть комнатка, можно мне вот в той комнатке выступать? Мне отвечают: там на пятьдесят человек, больше не посадишь… Ничего страшного, посадите пятьдесят человек. Декораций не было никаких, сцена три на четыре. Я без эффектов, без декораций, без техников просто один играл. Пятьдесят человек получили огромное удовольствие.
Поэтому это можно сделать независимо от того, что что-то не организовано. В принципе, наша профессия достаточно простая. Как говорил Данченко, «постели коврик на площади — и ты уже артист». Необязательно иметь всю эту технику, если б она ещё была техника. (Смеется.)
…Самое интересное — это вдохновлять людей на жизнь. А вдохновлять тяжёлым характером не получится… Даже при всём, что ты делаешь странные вещи… Как сказать, то есть другой энергии — не тёплой, а загадочной, странной. Всё равно туда закладываешь себя… Я сам пытался двигаться по дороге, как бы светлый путь. Вообще я человек достаточно весёлый, радостный, и главное, что люди от меня получают это вдохновение, радость и удовольствие».
В продолжение этой темы. Может быть, в основе клоунады есть что-нибудь тёмное, потустороннее, злое?..
«Лео Басси — потрясающий мой любимый друг и просто великий клоун. Великий. Его имидж – это даже не анархист, а экстремист. Он показывает экстремиста. Но это игра ребенка. Он всегда открывается своим незащищ1нным состоянием, совершенно другой стороной… Это просто такие легенды, потому что он берёт, разливает бензин по всему театру и бегает с факелом. Достаточно такие жёсткие вещи делает. Хватает торт и по физиономии не другим, а себе. То есть сначала все уверены, что получат от него. Страшно боятся, прячутся, потому что он ходит по залу с этим тортом и жутким лицом. Потом торт на себя.
Конечно, клоун всегда должен получить. Мы получаем как бы за всех, за всё. Клоуны и есть те самые люди, которые все наши болячки, болезни, страхи берут на себя. Клоун — это доктор. А Лео взял болезнь экстремизм на себя, для того, чтобы лечить от неё».
А скажите о своих отношениях с детьми, не со своими, а с чужими. С маленькими. Вам легко с ними?
«С точки зрения психологии и философии, я есть ребенок такой же, как и они. Никакой разницы. И в принципе всё, что я делаю в своей жизни, это я отстаиваю права детства. Отстаиваю детские мечты, надежды и так далее. В принципе, я шпион в мире взрослых с детской стороны. Всё, что я делаю, это я пытаюсь взрослых научить жить, как дети.
Просто в детстве достаточно много вещей красивых, черт характера, каких-то действий. А мы это теряем, и очень жалко, что теряем. Потому что в них и есть самое главное наше назначение. А как бы со временем теряем какие-то опоры. И вот то, что я делаю, — это как бы попытки напомнить об этом. И я думаю, что это удаётся. К концу спектакля 90% именно в этом состоянии находятся. Как ребёнок в самое своё счастливое время».
А непосредственно пообщаться с детьми часто удаётся?
«Да нет. Я ж говорю, я клоун не для детей. Я наоборот, представляю детей в мире взрослых. И общаюсь не с детьми. Что с ними общаться, они и так счастливы. Дети находятся в вышей точке счастливого состояния. Зачем им ещё помогать, им все помогают. Надо помочь взрослым, чтобы они смогли такое состояние в своей жизни ещё раз ощутить. Вот поэтому я этим занимаюсь».
Скажите, что вы из своего детства сохранили на сегодняшний день?
«Интересная тема, но попытаться перечислить какие-то черты характера, или какие-то интересы… Можно попытаться, но вряд ли я схвачу всё главное. Что можно схватить… Ну, первое — ребёнок не перестаёт удивляться… «А что это за штука? Почему круглая? А там светится. Почему тут жужжит?» Они удивляются каждой секунде. «А чьи это ноги видны?» Всё, что его окружает, — бесконечно интересно.
Люди перестают бесконечно интересоваться жизнью. И замирают на том месте, где находятся, потому что «мне нужно добежать до туда, нужно покормить того-то». Они перестают замечать всё, что вокруг них находится. Практически жизнь проходит мимо них. Они где-то находятся на дежурной дороге, на привычной системе поведения. И практически 90% интереса праздника жизни теряют. То есть это одна из главных черт, которую мы теряем после детства. Вернуться к этому состоянию, когда всё интересно, — это и есть одна из самых главных попыток.
Второе — наши мечты, надежды. В детстве мы сказали: «Я буду точно вот этим. У меня будет точно вот так. Так никогда не буду». Потом: «Ну да, тут придётся… А здесь не получается… Потому, что ведь… Потом когда-нибудь». То есть мы не настолько упорны, не настолько требовательны и не настолько честны, как это могут дети, если бы эту черту нам сохранить… А постоянная жажда праздника? Постоянная жажда общения?.. Любой новый человек — событие. А у взрослых: «Какой новый человек, тут не до нового человека! Дотянуть бы до кровати и отдохнуть».
А если последить за любым ребенком, то это такая бездна интереса, всех черт характера. А искренность, возможно ли сохранить такую искренность, какую имеет ребёнок. Всё, что в нём, всё наружу».
Скажите, а есть ли люди, которые относятся и к вам, как к ребёнку? Потому что мы сейчас слушаем, и такое ощущение, что мы у вас учимся. А может быть, и к вам относится кто-то, как к ребёнку?
«Да нет, если я делаю праздник, я делаю жизнь свою праздником, ну, конечно, тогда ко мне относятся, как к ребёнку. Ну, вот мы взяли летом пароход и погнали по Волге. Не знаю, сколько человек собрали, полсотни, может быть, больше. Это просто для того, чтобы устроить себе праздник. Это школа такая была. Собрали учеников, и из двух тысяч собрали человек 20. Приехали мои друзья со всего мира, приехали интереснейшие люди. Просто поплыли. Где остановимся, неизвестно. Просто чтобы был ежедневный праздник. И вот эти люди, которые там были, они без этого не могут. Для них это состояние, которое было на корабле… Они теперь его ищут везде, пытаются создать везде.
Мы на это потратили огромное количество денег. Может быть, сотню тысяч долларов. Как мы их нашли? Достаточно сложно. Целая история, как мы нашли эти деньги, но мы их потратили. Другой бы построил себе дом,или запустил машину, которая делала бы ему пирожки. А мы потратили эти деньги на праздник. Лучше вот этих дней ничего, наверное, не бывает. Если б каждый мог себе такое позволить... Позволить себе отвернуться от ежедневных обязанностей. Необходимости строить свою жизнь. Уже жить, вот это была бы идеальная формула. Ведь это всё мы делаем, чтоб получить состояние, когда ты летаешь на крыльях. Но не так всё просто. Дети могут себе позволить не думать, орать, песни петь...»
Скажите пожалуйста, а вы женщин в свои спектакли пускаете?
«Конечно, пускаю. Только они незаметны, замаскированы под неизвестными существами. В спектакле никаких признаков пола нет. В последнее время женщин приходит всё больше и больше. Не просто приходит больше, а они всё талантливее и талантливее. Последние годы просто что-то произошло. Женская культура рванула так активно вперёд! А мужчины растерялись и вообще не знают, что делать.
Последние лет пять-десять в моём виде искусства я просто вижу, что мужчины ничего не могут добиться, сделать. То есть очень слабые результаты. Что-то такое произошло, они не знают, куда идти. Вот женщины как-то почуяли, что у мужчин пауза, так и рванули, и вообще всех раскидали. Среди учеников самые лучшие и самые талантливые — это женщины».
А женщины не боятся быть смешными?
«Вот они не боятся, они себе разрешили. Раньше одно разрешили, потом другое. А теперь сказали: «А всё можно!» Теперь вытворяют такое, что просто удивляюсь».
Вот вы фестиваль провели, который называется «Бабы дуры».
«Да, мы сделали маленькую пробу, так, человек на 200, даже на 300. Лет десять назад. А сейчас мы готовим огромный фестиваль, мировой. Чемпионат проводится в Москве, в 2005 году. Это будет феноменальная история всех сумасшедших женщин, всех сrazy woman. Из самых известных, из самых неизвестных. Мы всех стаскиваем в одно место. Уже начались специальные подготовительные работы».
В какой стране самые смешные женщины?
«Там же, где самые смешные мужчины. Пять-семь стран, наверное. Кстати, Украина совершено не отстаёт. Здесь появился первый женский коллектив клоунады. Сейчас его уже нет. «Жарт» называется. Разбежались по разным странам. Но две девочки сейчас работают в цирке в Киеве. Потрясающая просто, замечательная команда, замечательный спектакль. С точки зрения юмора, Украина не отстаёт. Очень хорошие всегда женщины-клоуны в Швейцарии, во Франции, в Канаде, в Чехии, России. Остальные отстают».
Вы сказали, что самые известные карнавалы, к примеру, Венецианский, постепенно вырождаются. Потому что коммерциализованы, может быть, на их место что-нибудь новое придёт?
«Придёт, наверное, но не скоро. Они, как лебединое озеро. Они сохраняются из-за того, что застыли, и их консервируют, как банки со шпротами в томате. И их делают пачками без остановки. Хотя дух свой они совершено потеряли. Люди, которые на этих карнавалах, они по-настоящему праздничные, самозабвенные. А форма карнавалов устарелая, она не соответствует современной ситуации. Карнавал должен изменяться точно так, как изменилась клоунада, изменился цирк. То же произойдёт с карнавалом, но на это пойдёт ещё десять лет».
У вас есть какие-то экзотические требования к организаторам ваших гастролей?
«Да нет, экзотических, нет. Но подробные очень… Это очень подробные вещи. То есть если ты имеешь любую профессию, чем глубже ты в неё влезаешь, тем больше требуется нюансов, которые обязательно нужно учесть для того, чтобы было всё нормально. Вот, например, смешные вещи: мне требуется три метра, не больше, между артистом и первым рядом публики. Если я имею больше трёх метров, то всё. Я теряю контроль c залом. Остаётся видимость контакта. Но нет прямого контакта, нет прямой энергии».
А как вы вычисляете?
«Постепенно, за время. Я знаю, сколько будет метров до последнего зрителя. Он должен видеть мои глаза. Если не увидит глаза, значит, не почувствовал. Значит, между нами связь не появилась. Я чувствую 25-й ряд… Всё, дальше я теряю зрителя.
У каждого спектакля есть свои размеры, ритмы. Когда приезжаешь на площадку, то как скрипку настраиваешь. Слушаешь, ходишь, ищешь эти точки на сцене, где звучит, где не звучит. Где возникает напряжение, где не возникает. Ты ходишь по залу, чтобы почувствовать, понять, что с ним происходит. Это зависит от конкретного города, от настроения сегодняшнего вечера. Как раз эти вещи должны просчитываться.
Если ты не сделаешь аккуратно, если этого нет, то рождается небрежность, которая отражается на спектакле, и тут всё идёт под откос. Я знаю, на каком пространстве я могу добиться результата. Чуть больше пространство — и уже нужен труд всех людей в зале театра. А если человек сидит за кулисами, например, техник, и зевает во время спектакля, то это всё. На спектакле можно поставить крест».
Вы сказали, что 25-й ряд — это предел. Значит, можно сказать, не повезло тем, кто попал на галёрку?
«Я не знаю, я еще не смотрел на вашу галёрку. Я посмотрю, сколько до неё метров. Мы откроем яму оркестровую и посадим туда зрителей. Если я вижу, что люди далеко сидят, то я должен полностью поменять спектакль. Я перестаю играть томно и превращаю всё в более такие широкие краски. Если на спектакле будет ребёнок меньше пяти лет, то все зрители получат плохой спектакль. Потому что ребёнок начнёт высказываться — и внимание тут же будет разрушено. Все эти нюансы нужно учитывать».
Скажите, вы за публикой подглядываете из-за портьеры, когда она садится? Чтобы прочувствовать, каким будет спектакль?
«Нет, я так не чувствую. Я чувствую только тогда, когда шагну первый шаг на сцену. Делаю один шаг на сцену — и после этого я знаю, каким будет спектакль. И я разворачиваю или в одну сторону, или в другую. Только вздохнули люди или как замерли от той первой реакции… Что я услышу, что пришло из зала, и я сразу же меняю. Или я делаю таинственно, как будто рассказываю сказку. Или я делаю раскрыто весёлую, праздничную, или нежную. Всё зависит от того, как я шагну первый шаг и как на него отреагирует публика. Зал — это одно существо, огромное, и оно дышит. Если человек внимательный, то по этим признакам можно понять другого».
Есть ли у вас какие-нибудь приколы вне сцены?
«Нам не надо никаких приколов, потому что наш спектакль — сам прикол. Состояние шутки и есть состояние спектакля. И потому он весь состоит из этих приколов. Все, что там происходит, не объяснить нормальной человеческой логикой. Импровизация есть его суть. Бывает такое, что артист ждёт, когда выйдет его партнёр. А он специально не выходит. Вдруг неожиданно новый поворот. Он начинает искать новые пути. Начинается новый сюжет. От этого спектакль только выигрывает».
Скажите, как создавался ваш сайт?
«Как и всё у нас, несколько лет. Я нашел просто замечательного художника в Израиле. Замечательный просто человек. У него вообще мир, который он рисует, великолепный. Он рисует потрясающие вещи. Создание сайта длилось два года. Недели две назад он сказал, что всё, сайт окончен. Но я не видел сайт, я просто полностью ему доверяю».
А можно сказать, что вас интересует хаос?
«Да, хаос меня интересует. Между границей гармонии и хаоса находится суть. Потому что чистая гармония — это неправильно, и чистый хаос — неправильно. Мир меняющийся лучше мира стоящего. Вот хаос — это переход в мир меняющийся, но уже с перебором. Для меня вообще удовольствие: передвижение мира, его изменение. Вот когда я делаю спектакль, самое большое удовольствие получаю, когда он меняется. Самое большое удовольствие получаю, когда друзья подсовывают неожиданности. Мир установленный всегда отстаёт от мира, который идёт».
А вы много путешествуете?
«Много. Я всё время был человеком, болтающимся по свету. И всё в чемоданах, вся моя жизнь, весь мой дом. В одном чемодане всегда было место для музыки. Там пять альбомов: классика, джаз, фолк, русская музыка и музыка типа Pink Floyd. Эти диски всегда со мной ездили».
Как вы подбираете к спектаклю музыку?
«Если понравится музыка. Бывает, за год найдёшь одну мелодию, считаешь это большим праздником».
У вас в спектакле играет ваш сын.
«У меня три сына. Один сейчас со мной на гастролях — Ваня, ему семнадцать. Он станет, наверное, актёром, он достаточно хорош. У него роль в спектакле, и он хорошо её играет. Паша находится у нас на стажировке. В принципе, любит музыку, занимается гитарой. Я пытаюсь его немного втягивать в свои проекты, чтобы он почувствовал эту атмосферу театра. Почувствовать ритм жизни театра. Мало ли, что на него повлияет. В принципе, неважно, чем человек занимается, важно, как он к этому относится. И это может помочь ему в другой профессии.
А Дима — ему 21 год. Он сейчас находится в Париже, в нашем офисе. Он технический директор команды. Он парень молодой и блестяще знает компьютер, технику, сам придумывает всякие эффекты и вообще человек с руками и головой. Вообще я им доволен. Он стесняется выходить на сцену в качестве артиста, у него другой путь».
Достаётся им?
«Своим всегда достаётся больше, чем другим. Чужим не всегда что-то скажешь. К своим всегда строже. Здесь со своих надо больше спрашивать. С близких всегда надо больше спрашивать. И думаю, это им полезно».
А как вы относитесь к тому, что некоторые актёры, когда речь идёт о детях, которые хотят следовать по их стопам, говорят: «Только через мой труп»?
«Значит, несчастливы эти люди. Может быть, профессия так не откликнулась на их труды. Что-то не получилось у них. Счастливый человек своей профессии всегда мечтает, чтобы его дети, близкие продолжали эту профессию».
