Избирательный синдром
4
Я очень люблю выборы. Они единственный массовый праздник, непохожий на утренник в дурдоме. А на него уже и Новый год смахивает, если встречать его на площади, и День города, и даже девятое мая, что, кстати, стыдно. В день выборов не встретишь загаженных пивными бутылками площадей, и всего в том же духе: эту мерзость читатель отлично дорисует сам. Выборы – единственное массовое торжество, которое при этом красиво, сильно, драматично, и настолько чисто, что смотрел бы и смотрел.
Из раза в раз одно и то же зрелище. В нем нет смешнее тех придурков, что сидят в кабинетах и мнят себя режиссерами. Это вечное соревнование кто кого перережиссерит, уже само по себе сюжет для балаганного театра. А внизу под их излишне томными взглядами пляшут на веревочках мелкие фигурки. Печатают бюллетени, подделывают бюллетени, воруют и подкидывают бюллетени. От этого зрелища мудрая публика могла бы грустно улыбнуться, безошибочно считав метафору. Могла бы, будь сама не занята в постановке.
Но в слякоть, дождь и холод публика серо и угрюмо сходится на избирательные участки. В глазах у нее пусто, потому что в головах мысли о судьбе державы и о гречке уравновешивают друг друга, выводя сознание в прекрасный гармоничный ноль. Как под звуки дудочки, публика единогласно движется, ни на миг не веря в успех похода. И здесь совсем не важно, идут ли люди на участок или демонстративно мимо него. Проголосуют они или вяло пошутят какой-нибудь глупостью поперек списка кандидатов. Все они участники единого столпотворения, идущего под гордым флагом. А на флаге, конечно, надпись «Наш голос ничего не решит». Я восхищаюсь этой режиссурой, честное слово.
3
Но в настоящем искусстве главное – послевкусие. Выйдя из участка, я чувствую мутное, которое неохотно, но скоро формируется в досаду: «меня кинули. Опять кинули». Откуда такой вывод? Глупый вопрос. Разве может быть иначе? Чего ждать от мира, в котором Янукович прокуратор, а Тимошенко Иешуа? Ведь сплошная лажа со всех сторон.
С этой слякотью в голове я иду на работу, рассказывать новости. Кому? Зачем? Нас, пришедших на журфак маленьких людей с большими глазами, учили работать, видимо, в другом каком-то мире. Там журналисты берут факты и несут публике. А она собирает их вместе, и делает выводы только сама. И испытывает отвращение на грани рвоты, когда кто-то тужится сделать это за нее. Свои выводы тамошние люди оформляют в мнение, потом убеждение, и согласно ему руководит страной – правильно, посредством выборов.
Но в нашей родной деревне все, извините, не так. И выводов публика, извините, не делает. У нее, извините, дудочка. И посвист ее говорит, как все при нынешней власти расцвело и засияло. Или как сгнило и умерло, зависит от того, кто слушает. Важно другое. Телевизор не может, не должен делать выводы за зрителя. Он – тупая черная подставка для цветов, и вместо мозгов у него прайс за эфирную секунду, не более того. А то кастрюля повариху готовить учит. Сообщил новости, и пошел вон. Только так. Мерзавцы в Харькове закрыли оппозиционные каналы – да поклониться им за это, если бы они еще и провластные к чертям закрыли. Но мечтающий быть обворованным, вора себе найдет. Спрос рождает предложения, а не наоборот. А раб – это не социальный статус, это состояние души. Это Платон сказал. Две с половиной тыщи лет назад.
2
А вот Иван Иваныч. Не реальный человек, конечно, собирательный образ. Он двадцать лет уж стоит за одним станком. Родной завод вырастил из него мужика сурового, крепко пьющего и скверно пахнущего. Но, хоть он ни за что и не признается, всякий раз когда он нажимает на свою единственную кнопку, Иван Иваныч представляет себе готовым этот трактор, этот фотоаппарат, или нет, лучше этот самолет. И в нем летит его внучка Софийка, которая сейчас совсем маленькая. В реальном времени она – трехмесячный клубочек, источник грязных пеленок и невесткиных вечерних воплей. Но в нем она уже молодая женщина с высшим образованием и высокооплачиваемой работой. И живет она, конечно, не здесь, а в Германии. И вот, прямым рейсом из Харькова в Берлин Софийка летит, да не одна, а с отцом, который возрастом уже догнал своего папку. Самого Иван Иваныча, конечно, давно уже нет в живых, но вот одна деталь самолета, на котором они летят, сделана на его станке. И в небесах, в месте очень опасном, с самолетом ни в какую грозу ничего не приключится, потому что глубоко в недрах его брюха одна жестянка будет хранить своих родных не смотря ни на что.
К поглощенному этими мыслями рабочему подходит начальник Михалыч. Что-то трет про выборы, а шум стоит, черт разберет. В общем, за «Регионы», дескать, голосуй, и в журнале потом распишись. Иначе выгонят в шею. Как же выгонят? У меня ж внучка маленькая. О, ведь, суки, демократы, что со страной вытворяют. Но делать нечего. В день выборов отпускают его с работы, он идет, подходит к джипу черному, страшному, помеченному воздушным шариком. Там ему жлобяра выдает две бюллетени заполненных, - их, значит, в урну, а чистые, что там дадут, жлобяре отдать. И в журнальчик расписаться.
И делов, казалось бы, да только ловит Иван Иваныча на выходе молоденькая розовая журналистка, тычется диктофоном и спрашивает, как же ты, такой-сякой, нечестно голосуешь? Так и оказывается у Иван Иваныча на одной чаше весов Софийка, летящая сквозь облака, а на другой выборы эти, и кто там у власти, и эта страна. И чтоб они все горели. Он признается журналистке самым коротким и ясным способом, что ему, вообще-то, все равно. То есть, вообще все равно. И я расписываюсь в своей неспособности хоть за что-нибудь его осудить.
1
Мне искренне несимпатичны ни Янукович, ни Тимошенко, ни все остальные такие же по одной простой причине. Они не люди, а симптомы болезни, от которой страдает и не лечится весь наш демос. И знаете, в чем симптомы? В предвыборных обещаниях. Их вообще не должно быть, никаких и никогда. Потому что взрослый достойный человек в подачках не нуждается. Он за станком ли, с диктофоном, сам заработает, добудет и проживет. И именно он оплатит хлеб с маслом тем, кого выберет. Он им, а не они ему. Он расскажет власти, что той следует сделать, построить и переписать. Не сможет – пошла вон. Не захочет – пошла вон. Украдет хоть копейку – пошла вон. И когда все мы выздоровеем, так обязательно будет.
А пока мы больны. Избирательный синдром. Массовое психическое расстройство, при котором население отдельно взятой страны безосновательно считает, что выбери они не тех, а этих, или наоборот снова тех, то в их жизни что-то улучшится. Болезнь смешная и трагическая. И распространена она настолько, что всякий очнувшийся от этого бредового сна вынужден собирать чемодан и уезжать в какую-нибудь Германию. Чтобы не слышать наконец звуков этой проклятой, проклятой, проклятой дудочки, свистящей один идиотский трехнотный мотив из каждого утюга вот уж сколько лет. Но уезжать чертовски не хочется. Ведь у меня прекрасный дом, и его ли вина, что в нем хозяйничают тараканы?
Любые наши выборы – бесспорно гениальный спектакль. Потому что режиссируют его не отдельные люди, а сама ложь, воплощенная теми, кто годами оттачивает способы ее применения. И это действо, как любое большое искусство, воспринимается от взрывного восторга до горькой тоски.
Но что-то в душе говорит, если я буду очень верить, хотеть и что-то делать, то, быть может, я сам, или хоть моя уже пожилая внучка придет когда-нибудь на избирательный участок, и увидит перед входом черный джип с воздушным шариком. Внутри него будет сидеть грустный-грустный жлобяра, и все до единого люди будут проходить мимо, искренне не понимая, зачем он там стоит и что он значит.
А внучка покажет паспорт, возьмет бюллетень, и поставит крестик напротив имени парня, чья идея показалась ей свежей и светлой. И сама не будет знать, что с ее всем сердцем любимой страной все обязательно будет в порядке. Потому что в этой самой или очень похожей кабинке когда-то голосовал ее давно забытый дед. В каком-то непримечательном двенадцатом году он поставил крестик напротив фамилии парня, чьи идеи он счел свежими и светлыми. И сделал это с той лишь целью, чтобы крестик, оставленный им глубоко в брюхе истории страны, хранил и берег его внучку. Тогда она крестиком будет хранить и беречь свою внучку. А она – свою.