UA RU
Не люблю делиться личным. Как только я это делаю — невольно появляется ощущение уязвимости и неприкрытости. Поэтому я всячески избегаю разговоров о внутренних переживаниях и пережитом опыте. Опыт приходит вследствие травмы. А травма стремится спрятаться куда-нибудь поглубже, потому что делает тебя слабым в глазах безжалостных авторов на интернет-форумах и прочих троллей.
Поэтому то, что я сегодня расскажу, прозвучит впервые. Решение рассказать свою частную историю я списываю на львовскую фиесту, которая нахально нежит, расслабляет и даже отупляет. В эти жаркие дни, когда твоя тень лежит распластавшись на обморочном асфальте и не хочет даже двигаться следом — тянет разоблачиться. Хотя бы в тексте.
...Я ненавидел математичку даже не за её логопедический изъян (она шершаво выговаривала буквы «с» и «з»). И не из-за неспособности человеческим языком объяснить тему урока. А из-за того, что она завышала оценки моему однокласснику. На том основании, что его отец был секретарём райкома. То ли ген репрессированных во мне сработал, или врождённая зацикленность на справедливости — но в тот день я слетел с катушек.
Математичка опрашивала нас по какой-то дебильной формуле, которая никогда в жизни не понадобится. Меня, чистокровного гуманитария с ярким воображением, сия чаша миновала, но и без моей лепты половина класса отвечала неважно. А сынок секретаря райкома не ответил вообще! Зеро! Он провалился. Столь явно и столь сладко для всего класса, что не заметить это эпохальное событие было бы преступлением.
Что сделала математичка? — всем поставила нехорошие оценки, а сынишке секретаря райкома не поставила вообще ничего. Никакой оценки вообще — ни хорошей, ни плохой.
Это была пощёчина. Я не мог этого вынести. Хотя — мог бы спокойно вздохнуть и порадоваться, что меня сегодня не спрашивали. Я почувствовал, как холодок наполняет мой пищевод и тяжёлым комком подкатывает к горлу. От ярости, от ощущения жгучей несправедливости, от нежелания закрывать глаза на очевидное я стал покрываться гусиной кожей. Я не видел ни земли, ни неба, ни обшарпанных стен класса. Я впервые ощутил в себе вихрь, который нёс меня против моей воли.
В конце урока я подбежал к парте сыночка секретаря райкома, схватил его дневник и швырнул его на учительский стол с ультимативным возгласом: «Прошу поставить ему двойку!». Голос запинался, некоторые слоги были целиком проглочены, но горящие глаза выдавали внутреннюю бурю, раздиравшую 10-летнего борца за справедливость.
Математичка демонстративно отодвинула дневник, ещё раз проигнорировав реальность. Я снова бросил дневник, прямо под перо чернильной ручки математички. Дальше всё произошло в доли секунды.
Математичка своим любительским маникюром крепко впилась в мою руку и дернула. Я с разгону въехал лицом в стену. Тупая боль чуть правее носа. Когда я отлип от стены, огонь атаковал мою правую щеку, и мне показалось, что сейчас меня, как надувной шарик, наполнит чем-то горячим и прозрачным — и я упрусь в потолок. Синяк моментально разлился на пол-лица. Мне казалось, что весь я — сплошной синяк и что он светится всеми цветами радуги в радиусе 100 километров.
Град слёз хлынул из моих глаз. Обливаясь солёным потоком, я выбежал из школы. Мозг хаотично производил варианты поведения. Бежать домой? А что я там скажу? Меня математичка побила? А кто поверит? И как я (отличник, у которого сегодня не спрашивали ту злосчастную формулу) вообще влип в эту историю?
Впервые в жизни я решил идти напролом.
Дома я всё рассказал, выслушал лекцию на тему «зачем ты полез с этим дневником», но завершил беседу своим вердиктом: «Я туда не вернусь». Мы поехали в криминалистический центр снимать побои.
Я был счастлив, что меня поддержали. Я вдохновлялся борьбой за себя, попутно упиваясь ощущением жертвы. Я понимал, что из этой ситуации выйду другим человеком. Синяк уже не так болел. Я чувствовал, что грядут сногсшибательные события.
На следующий день директор школы, милиционер-инспектор и представитель районо организовали послеурочные сборы. Меня поставили в середину класса. На это собрание я шёл с внутренним ощущением геройства. Я даже не предполагал, что произойдёт что-то похожее на ад.
Я посреди класса. В лицо мне смотрели 25 пар глазок будущих украинских патриотов, избирателей, набожных людей.
Словно сговорившись, каждый ребёнок поднимался и, глядя мне прямо в глаза, говорил: «Остап бегал на перемене и нечаянно ударился о дверь. Учительница тут вообще ни при чём».
Каждый ребенок, один за другим, по очереди поднимался и уверенно утверждал: «Остап говорит неправду».
И так 25 раз.
25 раз меня распяли. Раздавили. Убили.
На 25-м я почувствовал, что в середине класса стою уже не я — а песчинка, насекомое, недоразумение, пресмыкающееся, выскочка, паразит, молекула, изгой, атом.
Меня уничтожили не директор и не математичка. Меня уничтожили 25 детей, которые, в отличие от меня, остались детьми — а значит, им прощается всё.
Я стоял в середине класса и не чувствовал ни своих ног, ни своего тела, ни румянца, который диким пламенем вырывался из-под синяка на пол-лица.
Послеурочные сборы закончились миром и согласием. Математичка победно направилась домой готовиться к завтрашним урокам. Директор безразлично пошёл в свой кабинет, где он обычно закрывался и занимался никто не знает чем. Милиционер вернулся в райотдел с ощущением зря потраченного времени на малолетнего выскочку, которому недостаёт родительского ремня. Представитель районо покинул собрание с убеждением, что из меня вырастет страшный человек. А 25 моих невинных убийц, беззаботно подпрыгивая, пошли домой играть и радоваться жизни.
Всю дорогу домой я молчал. Прокручивал памяти 25 выстрелов, и каждый из них был в висок — в тот самый, залитый синяком, добытым случайно во время перерыва. Математичка здесь ни при чём.
Меня перевели в другой класс. Дети из предыдущего класса перестали со мной говорить. Только одна девочка мне на перемене принесла яблоко и рассказала, что накануне послеурочного собрания директор и математичка обзвонили всех родителей и попросили спихнуть всё на меня.
Информация мне очень помогла — я окончательно укрепился в своей правоте. Она и поныне со мной.
...Эта школьная история — переломная. С тех пор я свято убеждён, что слово большинства — ничто. Прошло 20 лет, изменилась целая эпоха, исчез Советский Союз и появился «Фейсбук» — но до сих пор систематически кого-то ставят в середину класса и уничтожают своей солидарностью.
Это очень сладкое и очень сталинское слово — солидарность. В западных государствах, где царит культ уважения к человеку, солидарность становится протоплазмой гражданского общества. Но в нашем обществе, которое вышло из советского мрака уравниловки и статистического учёта человеческих душ, солидарность становится протоплазмой нетерпимости, расправ и репрессий. Граница между средой единомышленников и обязательным для всех единомыслием — стёрта. Лозунг выживания «будь, как все» трансформировался в неототалитарный лозунг «будь со всеми». Вот тебе список общеобязательных священных коров (Шевченко, Франко, Лина Костенко и др.), вот тебе список общеобязательных пантеонных героев (Мазепа, Бандера, УПА и т.д.), вот тебе список общеобязательных врагов (постоянно обновляется) — пожалуйста, живи, поклоняйся, чти и ненавидь — только не думай, не перезагружай, не переосмысливай. Ты с нами вместе, не так ли?
Сектантское мышление берёт верх, потому что оно — наиболее солидарное. Так называемый патриотический Львов — это бенефис коллективного «мы». Оно взяло от советской эпохи основную её характеристику — монолитность перед лицом врага. Такое впечатление, что их каждый вечер обзванивает кто-то, кто слышит свою вину и пытается её спихнуть на кого-то. Это коллективное самозащитное «мы» — герметичное, сектантски ленивое. С дальтоническим, монохромным пониманием своего города и своей страны. Опасливое к проявлениям индивидуальных мироощущений и не готовое к многоцветному спектру. Враждебное к проникновению бациллы инакомыслия в среду, которая должна мыслить так же слаженно, как и маршировать.
Как-то я был на митинге трёх оппозиционных сил. Так вот, знаменосцы двух партий махали своими флагами произвольно (так сказать, «либерально»). А вот знаменосцы третьей, трёхперстной, даже своими партийными флагами размахивали синхронно. Дьявол кроется в мелочах. Манера размахивания флагами, конечно, никогда не станет темой ничьей диссертации. Но угадайте с трёх раз, кто из этих трёх партий имеет бо́льшие шансы оказаться в середине класса, а кто — в роли расстрельной команды.
Именно эти «синхронные патриоты» требуют от всех публичных людей Львова примкнуть к коллективному «мы» и ретранслировать именно его дискурсы. Они иногда прямо так и говорят: ты можешь чувствовать что угодно, ты можешь у себя дома матом крыть Украину за невозможность добиться правды и дороговизну жизни — но публично ты должен (слышишь, должен!) впадать в патриотический экстаз, класть руку на сердце во время исполнения гимна и требовать от Донбасса чистого, как слеза, украинского языка. Слышишь, должен — потому что ты с нами вместе.
...в 10 лет у меня не было выбора. У моих 25-ти солидарных одноклассников — тоже. Сейчас большинство из них даже не вспомнят той драматической истории одного выскочки. Однако я даже им благодарен — они, не осознавая этого, подарили мне лучшие мгновения моей жизни. Кто так же стоит сейчас посреди класса — меня поймёт.
Иллюстрации: Питер Брейгель (ст), Иероним Босх
Источник: ZBRUČ
Перевод: Зураб Аласания, Mediaport™
